Тетка Люба задумчиво покрутила золотой кулончик — скорпиона. На второй цепочке, чуть пониже, у нее висел блестящий и тяжелый золотой крест. И пропела, вставая с кресла, голосом в два раза более сладким, чем вначале:

— Спасибо, Ларисмихална, пойдемте, я все посмотрела!

— А дети-то там как, видели вы их?

— Видела, бедняжечек, конфеточек им отнесла, — улыбалась тетка Люба, оттесняя соседку к двери. — Только вот не знаю, сумею ли документы собрать, отдадут ли мне племяшей-то. Так все сложно у нас, так все непросто… Ну даст бог, все устроится в лучшем виде.

Снова поклацали ключом в замке.

Стало тихо.

Значит, все. Мама Гуль и Паши уже не придет. Иначе тетка не говорила бы про них «сироты».

И тут я заволновалась.

Эта тетка детей не берет.

Дети сюда не вернутся.

А как же я без Гуль?

Как же Гуль — без меня?

Я, конечно, готова ждать и десять лет, и двадцать. Но в глубине души я надеялась, что Гуль вернется скорее.

Правда, у меня нет души. И глубины души, получается, тоже нет.

Вдруг наверху опять зашумело, потом я услышала шаги, потом — как кто-то, пыхтя, открывает чердачный люк.

А потом кто-то спрыгнул вниз.

Павел

Ничего не налаживается. Может быть, время кого-то и лечит, но моей Гуль лучше не становится. Кажется, она, наоборот, уходит от меня все дальше и дальше.

Я придумал, что делать.

Я принесу ей Ляльку.

Только сейчас сообразил, что Гуль, которая не расставалась со своей Лялькой ни на день, ела вместе с ней, спала в обнимку, советовалась по любому вопросу, уже столько недель не вспоминает про нее.

Лялька сумеет позвать Гуль так, чтоб она вернулась.

Скажете, я сошел с ума? Куклы не разговаривают?

Ну а Шура? Шура тоже уверяла, что Лялька умеет говорить, просто не все это слышат.

Конечно, Шура была без пяти минут с приветом, Гуль теперь тоже ку-ку, отсюда и вера во всякие фантазии. Но я-то нормальный! По крайней мере, настолько, чтобы не слышать Лялькиных речей. Но, с другой стороны, я видел Аристарха Модестовича, разговаривал с ним. Допустим, мне с голодухи примерещилось. А леденцы откуда взялись? Сам я их, что ли, нашел, не помня ничего, как лунатик?

Так что принесу в приют Ляльку. А если не поможет… не знаю, что тогда.

После обеда, когда все собрались в холле смотреть какой-то сериал, я сел рядом с Юшкой на ковер и тихо сказал ей:

— Дело есть.

Юшка человек понятливый, даром что болтушка. Она мне, не разлепляя губ, шепнула:

— Через пять минут на крыльце.

Это правильно, на улице нас труднее подслушать.

Я вышел па крыльцо первым, сел на ступеньку и принялся старательно делать вид, что сижу тут просто так.

И заодно стал соображать, как можно свалить отсюда.

В голове одновременно всплыли все фильмы про побеги из тюрем, которые я видел. Ну, мне-то проще будет, вышек с охраной у нас нет, решеток нет…

А что есть? Во-первых, забор. Кирпичный, высоченный. Я через него не перелезу. Впрочем, если подставить какой-нибудь ящик, да если еще кто-то подсадит снизу, можно попытаться. Вопрос — где перелезать? И где взять ящик?

Во-вторых, окна. Кабинет директора, медпункт, столовая. У каждого окна может оказаться кто-то из взрослых. А попытка у меня будет одна, потому что если поймают, то начнут следить. А я все же не Монте-Кристо.

Да нет, не читал я про этого Монте-Кристо. Два толстых тома, очень нудно написано. Мне бабушка про пего рассказывала, когда я был маленький. Говорила: вырастешь — прочитаешь.

Словом, сижу я на этом крыльце и чувствую себя помесью диверсанта со спецагентом. Только при этом надеюсь, что сейчас придет мелкая девятилетняя девчонка и волшебным образом решит все мои проблемы.

Юшка села рядом, достала из кармана семечки, протянула мне:

— Будешь? Чего хотел?

— Юшка, а откуда ты семечки берешь? В столовой не выдают, а в киоск вроде бы никого не пускают.

— Ты это, что ли, хотел спросить? Ну так я пошла тогда.

— Не это. Погоди. Помощь твоя нужна.

Ситуацию Юшка просекла быстро.

Кинула на меня беглый оценивающий взгляд и хмыкнула: — Знаешь что, Шварценеггер? Через забор ты не перелезешь.

— Почему?

— По кочану. Лох ты потому что.

— А если подставить ящик?

— Они не дураки. Тут все ящики давно уже повыкидывали. А то бы никого не осталось.

— Убежали бы все? Юшка, а зачем? Мне, допустим, надо. Да и то я потом вернусь.

— А тебе что — домой не хочется?

— Хочется. Только жить нам с сестрой не на что. Денег нет. А работать меня еще не возьмут.

Юшка глянула на меня насмешливо.

— Денег добыть можно.

— Воровать, что ли? Я один раз попытался. Не понравилось. Стремно как-то. Поймают — в тюрьму попадешь.

— Ну, не хочешь воровать, можно по-другому, — согласилась Юшка.

— А как по-другому?

— Можно просить. Сестра у тебя маленькая, ей дадут. У магазинов можно просить, у ресторанов. Только надо все время точку менять, а то…

— Не будет Гуль попрошайничать, ты что! — разозлился я.

— Ну не будет и не будет, — махнула рукой Юшка. — Я разве спорю? Тут тоже нормально, если недолго. Пожить, подкормиться… Только за ворота не пускают, а погулять-то хочется.

Юшка деловито отряхнула руки от семечковой шелухи и огляделась.

— Можно попробовать просто через калитку.

— Там же охранник!

— Дядь Леша? Ну да. Короче, сделаем так…

План мы обсудили. Я ужасно нервничал, потому что мы рассчитывали на дяди Лешину психологию, а психология — дело тонкое.

Психологию в наш план добавил я.

— Принцип лягушачьего глаза, — сказал. — Лягушка видит только движущиеся предметы. Пока комар сидит смирно, он живой. А полетел — лягуха его ам! Если я буду долго маячить на краю дяди Лешиного сознания, он перестанет меня замечать и расслабится.

Книжку я взял толстую. Специально. Тут тоже психология. Человек, который читает толстые книги, — это интеллигент, он не опасный. Никто не заподозрит мальчика с толстой скучной книжкой в том, что он замышляет вырваться на волю.

Я сел на бордюрный камень у самых ворот, раскрыл книжку посередине. Читал, конечно, вполглаза. Сердце колотилось так, что мне казалось, дядя Леша услышит.

Чтобы немного успокоиться, я решил читать вслух и начал тихонько бубнить под нос:

— «Между крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках. Потом опять следовала героиня греческая Бобелина, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные…»

— Паш, а чего ты тут сидишь? Шел бы вон на скамейку, — добродушно сказал охранник.

Если не знаешь, что ответить, отвечать лучше правду. Но не всю.

— Отсюда, дядь Леш, улицу видно. Скучно все время за забором.

— А-а, ну сиди-сиди. Не слыхать, скоро вас дальше-то отправят?

— Как места будут, — буркнул я.

Дядя Леша снова уткнулся в кроссворд, а я в книгу. Глаза скользили по странице, но я ничего толком не видел и не понимал, только бормотал:

— «Героиня греческая Бобелина, которой одна нога…»

И тут с крыльца слетела Юшка. Я весь напрягся: сейчас!

Что она будет делать — я не знал. Говорила: «Отвлеку его внимание, а ты беги!» Так что момент мне нужно выбирать самому.

Юшка мчалась через двор к воротам, подпрыгивая на ходу, а потом резко свернула влево, запнулась о бордюр позади будки охранника, со всего размаху полетела головой вперед, в кусты пионов, и в тот же миг громко заорала:

— А-а-а-а! Нога! Встать не могу! Дядя Леша! А-а-а-а!

Визг ее был такой настоящий, что я сам чуть не бросился ей на помощь. А дядя Леша выбежал из будки и кинулся поднимать Юшку. Та, кажется, еще и каталась по земле, чтоб задержать его подольше, но этого я уже не видел: между нами была будка. Я ринулся к воротам, не помню как перемахнул через турникет, рванул направо, в панике соображая, что народу на улице мало и затеряться в толпе не удастся. Но тут на мое счастье подошел троллейбус. Я запрыгнул в заднюю дверь и, еле переводя дыхание, прислонился к стеклу.