— Не дразнись, в лоб дам! Дней пять назад приехала. Устала, жуть. Домой уже очень хотелось. Там все строем ходят, минутки свободной нет. Хотя язык, конечно, нормально поставлен.

— А я тебе сегодня на сотовый звонил утром, не дозвонился…

— Да я его посеяла. У меня новый сейчас.

— Номер скажешь?

— Конечно.

— А почему у тебя голос какой-то напряженный? Все нормально?

— У меня? Нормально. Я вот слышала, у тебя проблемы?

— Ну, если можно так сказать… проблемы…

— Мне Вале сказала, что у тебя мама… умерла, да?

— Да.

— И где ты сейчас?

— В ЦВС. Это в Заречье, знаешь, куда восемнадцатый троллейбус ходит? Вот там на конечной.

— На краю города… А что за зверь такой — ЦВС?

— Центр временного содержания.

— Типа временный детдом, что ли?

— Можно и так сказать.

— А потом что будет? Ты в школу-то нашу не вернешься уже?

— Пока не получается, Кир. Мы же в другом районе. В нормальном детдоме мест свободных нет, ну и мы с сестрой тут застряли. Неизвестно на сколько. И в школу придется ходить местную — в пашу ездить далеко. Не разрешают одним.

— Школа-то какая? Обычная?

— Школа как школа. Человеческая.

— Понятно… А мы к первому сентября готовимся! Придумали такой спектакль, с шекспировскими героями, Джульетта из «А» класса, Ромео из «Б», кучу всего смешного сочинили. Сейчас вот репетируем. Все на английском. Нам, правда, говорят, что малыши не поймут. Но пусть привыкают, мальки, тянутся за стариками!

— Джульетту кто играет?

— Да уж не я, сам понимаешь. Лизка Костельцева. А я текст сочинила, и режиссер тоже я. Лизка, конечно, тупая коза, но послушная и красивая, получается хорошо. Только текст никто пока толком не выучил, по пять часов каждый день с ними бьюсь.

— Здорово… Интересно было бы посмотреть.

— Вас, что ли, совсем не выпускают?

— Сказал же, одних — нет. Дохлый номер.

— Жалко. А то бы пришел, посмотрел…

— Ну да. Ты номер-то новый скажешь?

— Записывай. Девятьсот семнадцать….

— Кир, привет! Это я. Не занята?

— Ой, Паш, у нас репетиция, позвони попозже!

— А когда удобно?

— Ну… не знаю. Давай часов в восемь?

— Ладно, в восемь так в восемь. Пока!

— Пока!

— Кир, добрый вечер!

— Привет. Как у тебя?

— Нормально. А как твой Шекспир?

— Ой, сегодня было так прикольно! Костельцева такое отмочила! Мы репетировали, репетировали — три часа репетировали, и вдруг она говорит: «Не понимаю… Какой-то сценарий скучный у нас… Слушай, может, сделаем все-таки как у Шекспира? Пусть он меня как бы задушит?» Я спрашиваю: «Кто?!» А она: «Ну, этот… Ромео. Он же Джульетту задушил там, в пьесе, зато, что она с негром каким-то спуталась!» Прикинь, да, какой валенок? С кем приходится работать! Я ей говорю: «Дура ты, Костельцева. На самом деле она ушла в монастырь, а Ромео давай мучиться, быть ему теперь или не быть». Ну, в смысле, издеваюсь над ней. А она так обрадовалась: «Ах да, конечно, ту би ор нот ту би, конечно! Только кто ж тогда с негром-то гулял?» Я говорю: «Кто-кто! „Хижина дяди Тома“ с негром гуляла». А она: «Ты, подруга, меня не путай, что ж я, не знаю, что про Тома Сойера — это совсем другая книга!» Все уже ржут, катаются прямо, она одна ни фига не понимает…

— Ну и зачем вам такая тупая Джульетта?

— Думаешь, настоящая Джульетта очень острая была? Зачем-зачем! Затем, что Костельцева самая красивая! У нее за лето волосы отросли, она их распускает, выглядит как принцесса из мультика. Из кого Джульетту делать, если не из нее?

— При чем тут волосы? Лучше бы они тебя Джульеттой сделали. Подумаешь, парик бы надела!

— Кто «они»? Я сама всем рулю! Ты не понимаешь, Паш, руководить же куда прикольней, чем Джульетту из себя строить. У тебя-то что нового?

— Ничего. Жизнь. Потихоньку.

— Расскажи хоть, как там у вас!

— Ну, Кир, обычно тут. Комнаты на двоих, на троих. Кормят нормально. За порядком воспитатели следят. Телевизор есть…

— А народ какой?

— Разный. Меня особо никто не трогает… Сначала народу было немного совсем, теперь стало побольше. В основном — малыши почему-то. Да, еще библиотека тут есть, правда, плохонькая. Все больше классика да всякие барто-михалковы. Для мелких, в общем…

— Понятно… Слушай, извини, мне ужинать пора. Позвонишь, угу?

— Угу. Пока. Приятного тебе аппетита!

— Пока!

— Кира? Привет, это я!

— А-а, Паш, привет! Слушай, извини, сейчас не могу говорить!

— Ну ладно. Пока!

— Пока!

— Кир, это я, привет! Хотел тебя с завтрашним первым сентября поздравить!

— Спасибо! Тебя тоже, Паш. Ой, знаешь, сегодня что-то так устала, никаких сил нет. Давай на днях созвонимся? Ну, или завтра позвони, ага?

— Ага. Пока.

Лялька

Я ведь все слышу. Слышу много такого, что нельзя рассказать Гуль. Раньше я могла поговорить с Шурой. А теперь мне бывает одиноко. Иногда.

Гуль думает, что я маленькая, а она рядом со мной — большая. Гуль укладывает меня спать. Кормит с ложки. Кутает от сквозняков.

Пусть.

С Шурой можно было разговаривать на равных.

Теперь не с кем.

Дети мои пошли в школу.

После обеда они оба сидят с очень скучными лицами.

Делают уроки.

Я спрашиваю Гуль:

— Как тебе там — нравится?

— Нормально, — отвечает Гуль. И смотрит на меня такими глазами, как будто все вокруг нее пыльное и дырявое. И всегда будет пыльное и дырявое.

Уже седьмое сентября, а Гуль не может мне ответить, как зовут ее учительницу.

— Не помню, — тускло говорит Гуль.

Но я-то вижу — учительница у Гуль неплохая. За четыре дня поставила Гуль три пятерки: по чтению, по математике и по рисованию. Думаю, специально, чтоб было веселее жить.

Только Гуль не радуется.

Сегодня утром, уходя в школу, она вдруг взяла меня со стола, на котором я сидела.

И отнесла к Елене Игоревне.

— Можно моя Лялька посидит у вас в кабинете? Ей скучно одной, пока я в школе.

Елена Игоревна — человек, которого я до конца не понимаю. Она редко улыбается. И тут не улыбнулась — только кивнула, не поднимая глаза от бумаг:

— Посади ее вой в то кресло. Или на журнальный стол.

Гуль посадила меня в кресло.

И пошла.

Елена Игоревна окликнула ее уже у двери.

— Твою Ляльку кормить обедом надо? Или сама придешь покормишь?

И смотрит на Гуль, будто говорит: отвечай скорее, у меня и без того дел по горло.

Гуль замешкалась с ответом.

Мне кажется, Гуль понимает, что кормить меня не надо. Понимает, что это игра.

— Я приду из школы и покормлю ее сама.

— Угу, — кивнула Елена Игоревна.

А потом добавила громко:

— Спасибо, до свидания.

Гуль повернулась удивленно.

— Сказать надо было: «Спасибо, до свидания», — проворчала Елена Игоревна.

— Спасибо, до свидания, — пискнула Гуль и быстро скрылась за дверью.

Ворчит Елена Игоревна. Не улыбается. Настроение у нее с утра плохое.

Оставшись одна, директор смотрит в стену. Там шкаф с папками, зеркало, стулья.

Потом переводит глаза на меня. И вдруг говорит:

— Только веди себя тихо. К посетителям с разговорами не приставай.

Я чуть не сказала возмущенно: «А когда я приставала?» Но спохватилась. Она шутит. Она не догадывается, что я все слышу. Наверное.

Потом Елена Игоревна работала, а я сидела и думала о своем. Ждала Гуль.

И день был как день.

А потом пришла Мира.

Кто это — Мира?

У моей Гуль есть друг Миша.

В той, прошлой жизни они сидели за одной партой.

Гуль скучает по Мише.

Она так и не вспомнила номер его телефона.

А Мира — это Мишина мама.

Я не знаю, какие они должны быть — мамы. У меня же очень маленький опыт насчет мам: я видела только одну — нашу. Наша была худая и маленькая, похожая на мальчика. Все время в джинсах. Все время хмурая. И острая — отовсюду торчали какие-то жесткие углы. Наша кидала меня вниз головой.